Свет всему свету - Страница 103

103

Нет, враг еще не сложил оружия. На площадь вдруг вымахнули три «тигра» и несколько «фердинандов» и загремели выстрелами. Но пушкари угодили снарядом в гусеницу танка, и, сползая, она потянулась вдоль дороги. Другой «тигр» дымил под кленами. Высокое пламя перекинулось на деревья, сучья которых стали корчиться от палящего зноя.

А тут из переулка выскочили видавшие виды тридцатьчетверки. Одна из них с гулом и грохотом помчалась прямо на машину, пытавшуюся забуксировать обезноженного «тигра», и с ходу сделала три выстрела. Синие языки пламени скользнули по немецкому танку. Из-за домов вылетели новые тридцатьчетверки и, разбегаясь по улицам, оцепили последний квартал Пешта. А над головами на Буду молнией пронеслись краснозвездные штурмовики.

Савва Черезов вздохнул с облегчением. Как вовремя подмога! Бойцы пробились уже к зданию академии наук, одной из своих сторон обращенной к площади Франца Иосифа.

И вдруг — ослепительная вспышка и оглушительный грохот. Залповые разрывы, треск пулеметов и автоматов, урчание танков, звучный язык «карманной артиллерии» — все слилось в грозную симфонию штурма. Только Черезов ничего уже не видел и не слышал.

Сквозь дым и огонь Таня весь день вытаскивала раненых. Казалось, иссякли последние силы, но девушка ползла снова, накладывала на раны повязки.

Раненый, которого она тащила сейчас, стонал. Он весь в крови. Хоть бы вытащить его за стены ближайшего здания, а там помогут. Но раненый вдруг умолк. Таня поспешно склонилась над ним и ужаснулась: умер! В отчаянии возвратилась за другим. На мостовой увидела офицера. Раскинув руки, он уткнулся лицом в землю, словно собираясь ползти. Таня подползла к командиру, и сердце ее дрогнуло. Майор. Кто же это? Не помня себя, склонилась над ним, повернула голову. Черезов! Но что такое? Ни капли крови. Неужели оглушен? Она осмотрела его всего — никакой раны. Перевернув контуженного на плащ-палатку, потащила к медпункту.

Батальон Черезова принял Румянцев. Шли последние часы боя. Лишь темно-коричневый парламент с высоким куполом в центре еще не подпускал к себе ни с какой стороны. Явно обреченные на гибель, гитлеровцы решили погубить и это красивейшее здание, взметнувшее ввысь острые шпили своих башен.

С балкона отбитого у немцев здания Голеву открылась панорама сражения. Оно неистово гремело вдоль набережной. Мутный и помрачневший Дунай беспрестанно дыбился от взрывов, будто вырываясь из гранитных берегов. Ажурные мосты, о которых он столько читал, взорваны немцами, и покалеченные фермы свисают с опор. Задунайская Буда террасами ниспадает к реке и из сотен орудий бьет по Пешту.

Тарас спустился на площадь и устремился к реке. Всюду стихали последние выстрелы, цепи атакующих выходили на берег.

Так вот он, Дунай! И не голубой вовсе, а хмурый и черный, подернутый чадом и дымом, местами раскаленный багровым заревом пожарищ. В беспощадном огне догорают остатки старой Венгрии.

А на гранитном постаменте у набережной возвышается Петефи. С гордой курчавой головой, стоит он в иссеченной одежде с рукой, вскинутой вверх и вытянутой в сторону Буды. Взывая к соотечественникам и их освободителям, он торопит их к отмщению!

3

Пешт свободен. У врага лишь небольшая часть «королевской» Буды.

Весь день шел бой за парламент. Немцы упорно не складывали оружия. Но перевес не на их стороне. Сопротивление бессмысленно, и им пришлось поднять белый флаг.

До вечера полк разместился на отдых в нижних этажах венгерского парламента. А стемнеет — роты пойдут на переправу. Таков приказ.

Еще до того как был взят парламент, Жаров направил Максима с Йожефом за Имре Храбецом. В свое время он был одним из служителей национального дворца и знает здесь все ходы и выходы.

Разведчики разыскали Имре на заводе и отправились в полк. На улицах всюду разбирали кирпич, чинили мостовые, заделывали окна и двери зданий. Максиму даже не верилось, что это тот самый Пешт, через который до самого Дуная они прошли с боями. Здесь по-прежнему обгорелые деревья, сожженные дома, черные провалы окон, развороченные стены. Еще не убраны разбитые повозки, пушки, танки. И все же не узнать улиц трудового и торгового Пешта. Уже ни огня, ни дыма, и из подвалов выходят люди. Мужчины в обуви с подошвой толще танковой брони и в зеленых плащах с погончиками и капюшонами. Женщины в пестрых жакетах и коротких пальто, в очень узких клетчатых юбках горчичного цвета. Чувствуется, люди заняты своим делом.

Всю дорогу Храбец рассказывал про свой город.

— Жаль, не видели вы весеннего Дуная, — говорил Имре. — Вольный и сильный, он свободно и неудержимо несет свои воды. Сдержи попробуй! Венгрия тоже с места стронулась, и ее теперь не остановишь.

Они шли вдоль большой улицы, где первые этажи зданий были заняты под магазины и мастерские. Указывая на них, Храбец говорил:

— Весь уличный партер торговал с утра до ночи, он одевал и обувал, кормил и поил миллионный город. А сейчас, видите, все мертво. Но придет срок, все закипит, забурлит новой жизнью и наш Будапешт станет еще краше.

Йожеф вспоминал про житейские мелочи, милые сердцу удовольствия мирных дней. Оказывается, тут прямо на тротуарах продавали кукурицу, как называют у них кукурузу. Бывало, стоит небольшой столик, и на нем квадратный самовар с трубой, из которой вьется дымок. Прохожий получает еще теплый початок, к его услугам солонка и перечница, и можно сколько угодно лакомиться душистой кукурицей, словно проигрывая на губной гармошке заученный мотив. А в закусочных самым изысканным блюдом был венгерский гуляш, приправленный обжигающим перцем — популярной у них паприкой.

103