Свет всему свету - Страница 122

122

— Браво Сеник! — закричал Максим, уже возвратившийся с улицы. — Книга в жизни что компас в море, без него никакой корабль не может курсировать.

— Зубчик — кораблик без компаса, — пошутил Глеб.

— Сеня, Сенек, — подскочила к нему Оля, — давай спляшем!

Зубец положил книгу, одернул гимнастерку и молнией метнулся по комнате: его естественно и просто увлекла за собой бурная мелодия украинской пляски. Маленький и верткий, он выделывал такие коленца, что казалось удивительным, как он держится в воздухе.

— Видал?.. — подмигнул Максим Глебу.

— Талант, ничего не скажешь, только руками разведешь, — произнес Глеб, не спуская с разведчика восхищенных глаз.

После бешеной «мельницы» Зубец вмиг застыл на месте...

Оля незаметно сделала гармонисту знак рукой, и он стал играть в чуть замедленном темпе. Ее движения — сама грация: плавные, ласкающие, зовущие. Вот она прошлась по кругу, часто перебирая ножками, грациозно заламывая руки за голову; вот выскочила на середину и закружилась, раскинув руки в стороны; вот собрала их, скрестив на груди, и лебедем плавно поплыла. Она как бы жила в музыке, перевоплощая ее чудесные ритмы в удивительно красивые движения рук, ног, всего своего прекрасного молодого тела, сильного и послушного, вызывавшего восхищение и зависть.

Казалось, ее жесты, улыбки, взгляд веселых глаз — все сходилось в одном фокусе, у места, где стоял партнер, Семен Зубец. Но так лишь казалось. На самом деле все было адресовано другому, который стоял позади Зубца, сильный, мужественный, с улыбчивым обветренным лицом. И каждым своим движением, жестом, каждым взглядом девушка как бы говорила ему: а вот посмотри, какая я есть, а вот видел это, а вот, хочешь, буду такой или такой! Хочешь, загрущу! Хочешь, развеселюсь, не остановишь! Ну смотри же, смотри!..

В бешеном темпе она пошла последний круг, наклоняясь то вправо, то влево, улыбаясь всем и особо ему одному, своему Максиму, выделывая столь виртуозные па, что никак не запомнить ни одного отдельного движения, потом выскочила на середину круга и вдруг замерла.

И сразу оглушительный взрыв!

И не взрыв даже, а сотни, тысячи взрывов. Мигом по-вылетели из окон стекла, сильная волна погасила свет.

— Ложись! — крикнул Якорев. — Ложись!

— Не иначе артподготовка! — определил Голев.

— Максим, что же будет, а? — шепнула Оля.

— Ничего, сестренка, буря кончится, и море утихнет.

Пять... десять минут гремел артиллерийский гром, все вздымавший на воздух. Скорее по привычке, чем по необходимости, бойцы ощупали автоматы с дисками и к поясу прицепили гранаты, хоть мало кто верил в возможность боя: ведь впереди еще позиции целой роты.

Разрывы снарядов прекратились внезапно, и все разом выскочили на улицу. Что это? В воздухе ощутим прогорклый дым пожарищ, к которому за время войны так привыкли, что узнавали сразу. Многие домики объяты пламенем. Над кручей — тысячный фейерверк. А на склонах туча гитлеровцев: пригнувшись, они с воем и визгом неслись на лыжах вниз, в Витаново. Послышались нечастые очереди костровских пулеметов и автоматов. Они свалили на снег немногих — все остальные со страшной скоростью мчались вниз, вздымая за собою вихри снега. Черная саранча!

2

Как ни странно, не гром разрывов (его Леон расслышал не сразу), а резкий звон разбитого стекла разбудил Самохина. На улицу он выскочил неодетым, в распахнутом кителе, с шинелью в одной руке и автоматом в другой. Оглушенный разрывами снарядов, ослепленный сотнями ракет в иссеченном огневыми трассами небе, он на какое-то мгновение, достаточное, чтобы оценить обстановку, застыл на месте.

— К бою, товарищи! К бою! — бросился Леон к разведчикам.

— Сеня, Сеник! — донесся до него отчаянный голос Оли. — Рация!

Она везла ее с собой на проверку.

— К бою, за мной! — повторял Леон, увлекая людей к большому двухэтажному зданию за дорогой.

На ходу он успел заскочить за Таней и Надей. Дом же, где вчера остались девушки, был пуст и один из углов его разворочен снарядом. Что же с ними? Где теперь искать их? Раздумывать и гадать, однако, некогда. Витаново в огне. С горы с визгом несется орава осатаневших немцев. Хочешь не хочешь, а начинай дикий неравный бой.

Поручив поиски девушек Павло Орлаю, сам он бросился за бойцами своей команды. Двухэтажный дом пуст и мертв. Еще отступая, немцы разорили и разгромили его квартиры. Стекла выбиты, мебель поломана, все внутри заметено снегом. Бойцы мигом заняли места у окон и дверей.

На улице брезжил блеклый рассвет. У дальних зданий еще метались жители, не успевшие укрыться в подвалах и ямах. С позиций Кострова, на другом конце села, снова зачастили из минометов. С переднего края доносилась редкая стрельба. А вскоре всюду зашумела пьяная орава гитлеровцев. В легкой мышиного цвета форме, они кричали, ругались, беспорядочно палили из автоматов. Заскакивали в избы, вытаскивали наружу женщин. Одну из них, тут же раздев догола, пустили по улице, улюлюкая ей вслед. Потом один из них вскинул автомат, чтобы срезать убегавшую женщину, и вдруг сник и свалился на снег. Одновременно Леон услышал одиночный выстрел у соседнего окна: там стоял Голев. Эсэсовцы вытащили наружу несколько пуховиков и вспороли их. Тучи пушинок взвились вверх и поплыли по улице. Не будь этой стрельбы, можно подумать — пора тополиного цветения.

К Леону подбежал запыхавшийся Ярослав Бедовой.

— Товарищ майор! — выпалил он. — Там большущий подвал.

— Хорошо, пригодится!

Олю с рацией спустили вниз. Но мыслимо ли усидеть там, откуда ничего не видно? Она беспрестанно поднималась наверх и металась от окна к окну. Леон лучше других понимал ее смятение. Боль у них одинаковая; у нее Максим, у него Таня, и обоих их нет.

122