Свет всему свету - Страница 71

К оглавлению

71

— Вы про себя расскажите, — просто сказала Олена, обращаясь к командиру отряда, — от е що послухаты!

Но о себе он не стал рассказывать. Жизнь тут как болото: куда ни ступишь, грузнешь, и только. А из него выберешься — все одно крутишься, как отара на объеденной полонине: ухватиться не за что. Что тут рассказывать?

Неподалеку вспыхнула песня-коломыйка, звучная спиванка, как говорят тут. Она весела и задорна, под такую можно и плясать вприсядку и идти маршем в бои и походы.


Козари вы, Козари,
Козари — герои...
5

Жизнь неслась горным потоком: бурно и стремительно. Выше всего Максим чтил верность. Он знал ее вдохновляющую силу и красоту. И вот его верность никому не нужна. Лариса молчит три года, оттого и любовь к ней давно померкла. Вера Высоцкая здесь, рядом. Она могла бы наградить его настоящим счастьем. Но сердце ее принадлежит другому. Что ж, мучиться и терзаться, отдавшись отчаянию? Максим горько усмехнулся. Нет, в мученики он не годится. Каленым железом выжечь все, что мешает жить, воевать. Выжечь! Настоящая любовь не может, не должна терзать и мучить. Так ему казалось. Но он не мог и сознаться себе, что ему еще грустно и больно от этих утрат.

В душе стало пусто и тускло. Мысли сами собой обращались к прошлому, искали оправданий его Ларисе. Порой ему казалось, он по-прежнему любит ее, веселую и немножко взбалмошную, которая нередко дразнила его своими капризами. Неужели любит? Нет, лучше избавиться от всей проклятой лирики!

Как бы стряхнув с себя эти раздумья, Максим сел за стол и снова принялся за очерк для фронтовой газеты. Писал он о гуцулах. Материал просто давил его. Заново просмотрел страницы и решил написать не один, а два очерка: один про Павло Орлая, другой про Матвея и Олену Козарь. Едва закончил первый, как пришла сама Олена и, смущаясь, заговорила с Максимом. Пришла не одна, а с девушками-горянками. У бойцов еще дневка, и все свободны. Они сразу обступили девушек. Гости пришли правду шукать, и им хочется поговорить хоть с одной из военных девушек. Кого же позвать им? Веру Высоцкую? Нет, лучше всех трех, решил Якорев: и Веру, и Таню, и Олю.

— Можно, сбегаю? — сорвался с места Ярослав Бедовой.

— Зови всем экипажем, — махнул Максим рукой.

Окружив советских девушек, горянки радостно расшумелись. Потом расселись в тени на лужайке. Олена пристроилась рядом с Верой. Матвей Козарь уходит в армию, а Олену не берут. Почему? Ведь она давно воюет, партизанка. Вера объяснила. «Нет, почему?» — настаивала Олена, и своевольные губы ее складывались огорченно, хотя женское очарование сохранялось и в улыбке, и в блеске лучистых глаз, и в мягком певучем голосе. Зубцу вспомнилось, как еще сегодня утром она плясала с ним на площади. Вся огонь. Даже Ярослав, такой скупой на похвалы, и то обронил тогда: «Такую не забудешь». Да и все гуцулки в своих вышиванках с монистами на ошейках сорочек, румянощекие, очень славные. В глаза им не заглядывай — море глубоченное, не выберешься.

Но Максиму все же были ближе свои полковые девушки. Сними с них гимнастерки и солдатские сапоги, одень их во все легкое, девичье, и они ни в чем не уступят этим горянкам-красавицам. Вон Вера, сколько в ней благородной чистоты. Или Таня, как покоряюще прелестна ее строгая сдержанность. Да и Оля с ее живым задором ни в чем никому не уступит.

А горянки меж тем без устали расспрашивали русских девушек:

— А чи вирно, що у вас жинки фермами управляють?

— А чи вирно, що воны бувають головнише чоловикив?

— А чи вирно... — и они перечисляли множество дел и профессий, обычных и повседневных в советском быту и столь удивительных здесь.

Потом гуцулки пели свои песни. Бойцы — свои. Под конец Семен еще сплясал с Оленой. «Вот пара!» — подумал Максим.

Стемнело, и девушки стали прощаться.

— Чого ж вы идете, — засмеялся Зубец, — по-нашему расцелуваться полагается...

— В горах нас шукайте, от там и расцелуемся, — отшучивались горянки.

А Олена подошла вдруг и сказала Зубцу.

— Ну, целуй крипше.

Семен растерялся, а бойцы с девушками — в хохот.

— От бачишь, не вмиешь ще, — засмеялась Олена.

Провожать семерых ушли всем взводом. Лишь Максим остался у калитки и, облокотившись на изгородь, долго смотрел вслед. Девушки громко смеялись, и он ясно различал звонкий голос Веры. Обернется она или нет? Вера не обернулась. Обернулась Оля и помахала Максиму рукой. Якорев тоже поднял руку. «Славная, веселая», — подумал он об Оле. Глядел же на Веру, и, хотел того Максим или не хотел, сердце у него щемило.

глава вторая
НИКОГДА И НИКОМУ

1

За кряжистым уступом, поросшим серебристым от росы кустарником, высился старый кедр. Оля так и прильнула к его шершавой коре, дивясь чудесному осеннему утру. Просто не верилось, что сотню — другую лет кедр простоял тут, не двигаясь с места. Скорее, казалось, он только что вышел поразмять застуженные в зиму кости и внезапно остановился среди соплеменников, почтительно расступившихся перед своим патриархом. Запрокинув голову, Оля с удивлением взглянула на распростертые над ней могучие ветви. Зачем он такой величаво степенный? Пусть бы отечески взял ее и, прижав к груди, зашагал бы себе по зеленым склонам, ниспадающим прямо с неба, и понес бы ее с кручи на кручу, к самому солнцу, что невидимо поднималось за гребнем, отороченным косматым лесом. Сизый вдали, он на глазах становился радужным и веселым.

Оля ненасытно глядела на дальний лес, что сбегал вниз с горных полонин, на чистое небо, и ей хотелось уже бежать, карабкаться вверх, жадно вдыхать густой прозрачный воздух, терпко настоянный на пряных травах, подержаться за край лохматого облака, бессильного оторваться от бурой скалы, слушать немолчный щебет и гомон давно проснувшихся птиц, обнять все и всем существом своим ощутить пульс этого леса, этих гор, этой ясной и свежей чистоты, что с такой силой пробуждала в душе любовь ко всему живому.

71