Фронт независимости объединил все национальные силы, хоть в какой-то степени способные на борьбу за новую Венгрию. Его боевая программа ясна и конкретна. Изгнание немцев. Помощь советским войскам. Немедленное вступление в войну против фашистской Германии. Привлечение к ответу изменников родины. Политические свободы народу. Широкая земельная реформа. Восьмичасовой рабочий день. Борьба за демократическую Венгрию.
Вместе с другими Имре изо дня в день разъяснял эту программу на массовых митингах и отлично видел, как близка она мадьярам.
В эти же дни на многолюдных митингах избирались депутаты во временное национальное собрание. Была выдвинута и кандидатура Имре Храбеца.
Значит, и ему придется ехать в Дебрецен, где в ближайшие дни состоится национальное собрание. С высокой трибуны Имре с гордостью глядел на тысячные массы людей. Еще вчера за любое участие в таком митинге их судили жестоким неправым судом и отправляли в тюрьму или на виселицу. А сегодня они избирают своих депутатов, чтобы навсегда покончить с черными хортистскими законами и утвердить свои, народные. Пусть будет трудно, даже очень трудно. Они станут хозяевами своей судьбы. Он глядел на радостно возбужденные лица людей и знал: этим людям, избравшим его в верховный орган государства, он отдаст все силы, всю энергию., а понадобится — и жизнь, как он не щадил ее и раньше, в дни сурового подполья.
Леон давно горел стремлением отличиться и все не мог. Чего недостает ему, желания или умения? А может, просто случая? Правда, службу он несет не хуже других. Но велика ли честь — «не хуже»?
Яков сочувственно подталкивает его. Они спорят, ссорятся, и дружба не ладится. Таня молчаливо требует: покажи ей, на что ты способен, а вместо любви одна канитель. Да и с Березиным столкновение за столкновением.
Последнее время Леон немало завидовал Якореву и Румянцеву, всем комбатам. Им легче. В штабе совсем не то. Ясно, он не на месте. Жаров давно обещал послать в строй, но все медлит. А не слишком ли многое хотел Леон делать в одиночку?
И вдруг тяжело ранило командира роты автоматчиков, на его место Жаров поставил Самохина. Роту он принял в бою и сразу почувствовал себя увереннее. Да и Таня рядом. Ее только что перевели сюда санинструктором. Значит, опять вместе. Судьба.
Он пришел к ней после боя. В сыром окопе было тесно и неуютно. Леон скинул шинель и примостился на земляном уступе. Таня присела рядом.
— Мне здорово повезло нынче, — тихо заговорил Леон. — Снаряд угодил чуть не под ноги, и после разрыва я целехоньким оказался у самого края воронки...
Ей сделалось жутко, и она щекой прижалась к его плечу.
Не долго посидели молча.
— Знаешь, устал, кажется, совсем без сил, и все равно полон тобой...
Взял ее за руку, и их пальцы переплелись.
— Я очень люблю тебя...
Она все молчала.
— Не знаю, как можно любить и оставаться льдинкой.
— Возвратилась Оля... — Таня слегка отслонилась. — И снова разбередила мне память. Нет, не ревную уже. А старая боль еще точит душу. Точит, и все. Оттого и льдинка.
Слова говорились обычные и даже немножко сухие, а тихий голос Тани был нежен и ласков. Она казалась сейчас такой родной и близкой, какой он не видел ее с самого Днепра.
— Пусть так, дай расцелую, — протянул он к ней горячие руки.
Она вскинула на него повлажневшие глаза и не отстранилась. Леон чуть не задохнулся.
— Только помни, Леон, — перешла Таня на шепот, — от настоящей любви я не отступлюсь...
— Мне ничего не страшно, лишь бы знать, что любишь.
Таня снова доверчиво прижалась к нему.
Весь вечер Леон был в радостном возбуждении. К себе в окоп он возвратился поздно ночью. Достал фляжку и налил с полстакана токайского вина. Зачем-то поглядел на ясное небо и машинально отыскал Полярную звезду. Поднял перед собою стакан, словно чокаясь с нею, и выпил залпом. Он прилег на постель и долго лежал с открытыми глазами. Как она дорога ему, Таня, ее ищущие глаза, чуть упрямые губы, сильные ласковые руки. А главное — ее душа, светлая и непокорная. И чем он заслужил такое счастье? Нет, сегодня, как никогда, он знает ему цену. А когда его одолевал сон, к нему сама приходила Таня, садилась рядом, смотрела на него горящими глазами и, ласково обнимая, целовала в щеки. Он порывисто искал ее губы и... просыпался. Таня исчезала. Тогда он снова подолгу лежал, закинув руки за голову, и смотрел на звезды. Но звезды, слишком привыкшие к глазам влюбленных, оставались равнодушными и загадочно далекими.
Наутро Самохина вызвали к Жарову. Полк, оказывается, снимают и спешно перебрасывают на Тиссу. А пока придет смена, Леону предстоит возглавить передовой отряд и выступить туда немедленно. Немцев, по слухам, там нет. Задача — стремительно выдвинуться за реку и подготовить полку плацдарм для переправы.
— Тисса что Днепр, — напомнил Жаров. — Смотри в оба.
Леон поморщился, но смолчал. Он по-своему, как намек на ту ошибку под Киевом, понял слова командира. Там он действительно промахнул, потерял ключевую высоту и осложнил борьбу за плацдарм. Нет, такого больше не будет. Он не позволит себе увлечься. Да и задача не из сложных. Подумаешь, форсировать без противника!
Роту на машинах выбросили к венгерской Тиссе ниже Чопа. Противника в самом деле не оказалось. Леон организовал переправу. Ну и река! Сколько раз ее можно форсировать? У Рахова — раз. За Мукачевым — два. И вот сегодня. Дай бог, последний. Рота окопалась и поджидала полк. Впереди расстилалась ровная пойма правобережной Тиссы... В километре виднелась изогнутая дамба, и Леон долго присматривался к ней. Позиции — что надо. Разве занять? Тогда полку еще легче преодолеть Тиссу. Конечно, занять!