На следующий день Семен прощался с девушкой. Горянки возвращались домой. Он долго стоял с нею возле повозки. Что же сказать ей все-таки? Как расстаться?
— За шутки прости, Василинка, — заговорил он, мешая русскую речь с украинской. — Тилькы знай, е на свити Семен Зубец, плясун и забияка, який любит тебя больше всех. Дюже любит! Буду жив — обовьязково прииду до тебе на Верховину. Будешь ждать?
Она поглядела на парня и вся зарделась.
— Буду, Сеник! — вымолвила едва слышно.
Загоревшись, Семен ласково взял ее обеими руками за голову, заглянул в глаза, похожие на верховинское небо, и, несмело прильнув к ее полураскрытым губам, вдруг оторвался и побежал догонять своих. И сколько раз ни оглядывался назад, Василинка все стояла на том же месте, провожая его ласковым взмахом руки, пока не тронулась ее повозка.
Догнав своих, Зубец тоже вскочил на телегу. Безотрывно глядел и глядел на девушку, уже едва различимую в степной дали, и мысленно напевал слова песни:
Кто сказал, что сердце губит
Злой огонь в бою?
Воин всех вернее любит
Милую свою.
А когда Василинка скрылась из виду, Семен все еще глядел на сизый горизонт, и он казался ему таким родным и близким. Как бы ни было горько и тяжко, жизнь идет по-своему, и ее не остановишь. Она делает человека лучше, богаче, счастливее.
Семен перевел взгляд на своих друзей. Вон они, твои побратимы. И где бы ни был ты, ты всегда с ними, они твои сверстники и твои друзья: ты ешь с ними один хлеб, пьешь одну воду, ходишь вместе в атаки, строчишь из пулемета, стоишь у орудия или мчишься на танке — с ними везде и всюду всем сердцем, всеми помыслами, и без них нет тебе никакой жизни.
Ему вдруг так ясно показалось, что за его повозкой по дороге бежит Василинка, и он даже зажмурился. А она догнала, молча расцеловала его и снова бросилась обратно, прежде чем он успел схватить ее руками.
Раскрыв глаза, Семен только рассмеялся...
Мертвое здание с черными глазницами окон остановило наступающих. Бойцы залегли в кюветы у дороги, укрылись за стенами домов. В атаку двигались танки, и с ними рота Румянцева. Огонь убийственно плотен, фаустники бьют в упор, и от их взрывов долго звенит в ушах.
— Разбить бы — и дело с концом, — предложил Глеб Соколов.
— Разбить не хитро, — возразил Черезов, — а дом венграм пригодится и нам послужит: с него весь Будапешт виден.
— Беречь каждый дом — шагу не сделаешь.
— Зачем же крайности? — отмахнулся Черезов. — Ты знаешь, на него, черта, сколько снарядов надо! — и взял телефонную трубку: — Привезли дымовые? Есть, тогда давай-ка прикрой эту «коробочку».
Минометчики окольцевали здание разрывами дымовых мин. Бойцы двигались ползком и короткими перебежками. Легкий ветерок покачал белесые дымы на месте, потом, мешая их один с другим, не торопясь покатил дальше.
Пробившись за ворота, Соколов разглядел лестницу из железных скоб, заделанных в кирпичную стену. Лесенка убегала вверх под самый карниз, и решение пришло само собой.
— За мной! — скомандовал Глеб и бросился вверх, перебирая руками ступеньку за ступенькой. С шестого этажа глянул вниз: весь его взвод живой гирляндой висел на углу каменного дома. У седьмого этажа оказалась узкая площадка, а с нее более удобная лесенка через крышу на чердак. Эх, сюда, бы всю роту! Но тужить не время. Вот и седьмой этаж. На площадке три двери— одна направо, две-налево. Разбились по. отделениям и с гранатами в руках ворвались в комнаты. Немцы и венгры, побросав оружие, закаменели с поднятыми руками. Эге, человек сорок с лишним!
В окна выставили красные флажки и, оставив охрану, осмотрели этажи. На шестом взяли в плен трех венгров, на пятом — пятерых немцев: все фаустники.
Зубец заинтересовался фаустпатронами: он видел их впервые. Жестом спросил немца, как пользоваться оружием. Тот, не задумываясь, выстрелил в сторону своих войск. «Нехитрая штука», — решил разведчик. Из окна была видна немецкая пушка. Зубец взял в руки фаустпатрон и выстрелил. Сначала большой перелет, потом опять перелет. Наконец заряд разорвался рядом с пушкой, она смолкла.
Спустились на третий этаж. В одной из комнат немцы ожесточенно отстреливались. Головы не просунуть. Как быть? Блокировать и ждать не в характере Глеба: слишком пассивно. Еще несколько минут колебаний, и он решился.
— Матвей, за меня будешь! — бросил он властно.
— Да куда ж ты? — вскинул тот изумленный взгляд.
— К бабушке на блины, — сердито оборвал Глеб и, взяв в обе руки по противотанковой гранате, пошел к двери.
За стеною справа — гитлеровцы и салашисты. Они бьют в упор, держат под прицелом проход: их нельзя ни обстрелять, ни забросить к ним гранату. Соколов молниеносным прыжком бросился за стену и, взметнув над головою гранаты, прогремел одним выдохом:
— Хенде хох! — и застыл в угрожающей позе.
Его появление было столь внезапным, что никто не успел сделать даже выстрела, да и позади смельчака уже стояли его бойцы с автоматами.
— Все, господа, все! — торопил Матвей, выходя вперед.
Только вывели пленных, как за стеной послышался сильный взрыв, в комнате посыпалась штукатурка, обнажилось небольшое отверстие в соседнюю комнату, откуда полоснули очередью из автомата.
— Клади оружие, не то всех перебьем! — донесся голос Бедового.
— Не видишь, черт, по своим лупишь! — закричал Соколов.
— Глеб! — ужаснулся Ярослав. — Чуть не угрохал вас, — добавил он, испуганно просовывая голову в отверстие: — Ведь помочь хотел.
— Ладно уж, — вытирая мокрый лоб, усмехнулся Глеб, — смотри только не помоги по пути на тот свет.