Свет всему свету - Страница 125

К оглавлению

125

— Есть, есть связь! — радостно закричала Оля.

— Молодец, Оленька! — похвалил Леон. — Передавай, подготовить огонь на меня... подготовить огонь на меня, сигнал по рации... дублирующий — красная ракета... дать не менее ста снарядов... слышите, ста снарядов... ста...

Там, слышали... там все поняли... там у каждого, от командира полка до правильного у орудия, морозом охватило сердце...

А кольцо все туже и туже. Разорвался свой снаряд... другой, ударила мина... Контрольная пристрелка.

— Павло, спустись, передай, хорошо. Пусть будут готовы.

Орлай спустился к Оле:

— Так держать! Ждите сигнала. А не будет — все равно бейте минут через пятнадцать, значит, некому сигнализировать.

Сто метров... С обеих сторон ни выстрела.

— Вызывать! — И Павло поднял глаза на Самохина.

— Обожди.

Восемьдесят метров... Семьдесят...

«Ну когда же сигнал? Когда?!» — спрашивают молчаливые взгляды бойцов, пока не услышали строгой команды Леона:

— В подвал! Все до одного в подвал!

Сам он задержался одну-другую секунду.

— Связь исчезла! Нет связи! — донесся отчаянный голос Оли.

— Ракету!

Зубцу оставалось лишь нажать спусковой крючок ракетницы, и красная ракета невысоко взвилась в воздух.

Залп! Другой! Третий!

Что-то ухнуло разом, и бойцы перестали слышать и видеть друг друга.

Они забились по углам, задыхаясь от пыли, поднимаемой разрывами. Несколько минут, показавшихся вечностью, бушевал огненный шквал, не оставляя на месте ничего живого.

— Молодцы артиллеристы! — прохрипел Голев. — Дали им прикурить. — В ответ он не услышал ни звука. — Что такое? Жив кто?..

Разрывы смолкли.

— Живы, товарищи? — крикнул Леон, выбираясь из-под обломков.

Продираясь сквозь удушающий дым и пыль, живые потянулись наверх. Лишь тяжелораненые были бессильны двигаться самостоятельно. Оля без сознания лежала у разбитой рации. Когда девушку вынесли, губы ее еще вздрагивали. Несколько снарядов угодило в дом, и один из них, пробив перекрытия, разорвался в подвале. А вокруг на почерневшем снегу — ни одного живого эсэсовца. Обе пушки перевернуты вверх колесами. И мертвая тишина.

4

Витановская трагедия потрясла Максима, и он весь день не находил себе места. Он был там вместе со всеми. Вместе со всеми попал в беду. Но, собирая команду и разыскивая Таню с Надей, он оказался отрезанным от своих и с небольшой группой разведчиков пробился к Румянцеву. Комбат, получил задачу ударить вдоль Оравицы, и ему потребовалось немало времени стянуть свои роты.

С командного пункта видна и витановская гора. Все случилось на глазах Максима и Якова. Чернеет дерево, на котором висит труп их девушки. Но кто висит там, Таня или Надя? Вон лес, укрывший Моисеева с другой девушкой. А вон в деревне где-то чадит дом Самохина, вызвавшего огонь на себя. Жутко подумать, что сохранилось у них под разрывами снарядов. Погибли эсэсовцы, но и своих не слышно. Как же тяжки и томительны последние минуты ожидания!

Контратака была неистовой. Два батальона охватили Витаново с флангов и стремительным ударом затянули смертельную петлю. Третий обрушился на немцев с гладовской горы. Истребление окруженных было беспощадным.

Максим с разведчиками первым пробился к развалинам дома Самохина. Здесь все обожжено и разрушено, всюду крошево кирпича и камня. Спустившись в один из отсеков подвала, Максим крикнул громко:

— Товарищи, свои пришли! Есть тут живые?

— Есть, есть!..

Максим обрадованно бросился на слабый голос.

— Жив, Тарас Григорьевич!

— Жив, сынок, жив, родной! — обрадовался бронебойщик. — Ранен только.

— Дай помогу!

— Не надо, сам управлюсь. Вон Олю бери, дюже изранили сестренку, в санчасть ее скорее.

Максим сделал шаг-другой и почувствовал, как у него остановилось сердце, а руки и ноги сделались чужими: он увидел ее на пыльном каменном полу с раскинутыми руками и окровавленным лицом. Офицер бережно взял девушку, поднял на руки и понес через дорогу, в гору, как мечтал вчера. Только Оля лежала не радостной и смеющейся, а без сознания, и он нес ее, оставляя на почерневшем снегу красные кровавые следы.

Одного за другим разведчики выносили раненых и убитых. Выбравшись наружу, Леон вздохнул полной грудью и вдруг с болью ощутил, нет у него больше сил ни стрелять, ни говорить, ни просто двигаться. Слезы, мужские слезы сами собой катились из глаз и, обжигая щеки, солеными каплями таяли на губах.

глава пятая
БЫЛИ И ЛЕГЕНДЫ

1

Перерезали ему пояс — тут вся сила Яношикова и пропала. Связали они его и стали пытать. Потом за ребро на крюк повесили...

Голос у Марии певуч, былинная речь грустна и раздумчива.

— Провисел Яношик день, два, а на третий указ ему: ежели хочет жить, пусть королю послужит. «Коли сварили меня, — ответил им пленник, — так и лопайте!» Такой он, Яношик! А на казнь шел — над палачами смеялся, виселицу завидел — песню запел.


Кабы знал я, кабы ведал,
Что висеть на ней придется,
Расписать ее велел бы,
Златом-серебром украсить...

И повесили его за то, — вздохнула рассказчица, — что бедных защищал и товарищей не выдал.

— Богатырь ваш Яношик, истый богатырь, — сказал Голев.

Полк наступал местами, где третью сотню лет живут легенды о храбром Яношике. Слушая Янчинову, Максим то и дело поглядывал на поросшую елью заснеженную гору, которая носит имя былинного героя.

Видит, стройные молодые деревца по склонам сбегают вниз, и перед ним, будто живые, Яношиковы хлопцы в зеленых рубахах с кушаками, серых портах и невысоких остроконечных шапках, все с самострелами и валашками.

125