Свет всему свету - Страница 43

Дорогой Бануш разговорился. Их дивизия тоже уходит в горы. Значит, снова воевать плечом к плечу с русскими. Чиокан особенно рад. Щербан по-прежнему ко всему равнодушен. А Кугра зол, как сто чертей. Все его планы попасть в Бухарест, кажется, рухнули.

Затем Бануш заговорил о своей службе. Он начал ее во взводе Кугры. Однажды Ион не поцеловал его руку. Командир взвода избил Бануша и заточил в герло, как именуется у румын карцер. Это страшная пытка. Чтоб усилить наказание, в карцер подливают воду, и солдат опускается в каменный мешок с водой. Заключенный в карцер в зимнее время становится калекой на всю жизнь. Ион попал в сухой, но стоячий герло. Очень тесный ящик-гроб. Он запирается наглухо, а чтоб заключенный не задохнулся, на уровне головы сделано несколько маленьких дырочек. Ни сесть, ни лечь. Тело каменеет, зудит. Глаза и губы горят, а трясет тебя, как в ознобе. И вот, стиснув зубы, молчишь, а станешь жаловаться — в ящик нальют холодной воды.

...Машина мчалась широкой автострадой, и вдали уже вырисовывались очертания румынской столицы.

Бануш очень любил Бухарест, и ему хотелось показать друзьям все самое лучшее в своей столице. Но бухарестский пейзаж слишком калейдоскопичен. Парадные бульвары центра, массивные здания присутственных мест и торговых фирм, роскошные виллы и особняки богачей то и дело сменялись убогими и мрачными трущобами рабочих кварталов с их грязными и кривыми улочками, низкими и темными лачугами. На улицах Ямы Флоряску и Рахола ютились ветхие глинобитные домишки.

— Зато рядом, в конюшнях Гогенцоллернов, — с горечью сказал Бануш, — все лошади живут по-королевски.

Из рабочих окраин Жарова особо заинтересовала Каля Гривицей. Он много читал и слышал о ней. Это Красная Пресня румынской столицы, ее школа и трибуна революционной борьбы. Одиннадцать лет назад, когда в стране свирепствовал террор, здесь на баррикадах сражались рабочие железнодорожных мастерских. Да и в годы войны эта окраина оставалась передним краем борьбы рабочих.

Ион Бануш попросил остановиться у низкой и ветхой лачуги.

— Я родился и вырос тут, — соскочив с машины, указал он на неприглядную мазанку. — Отсюда я бегал к отцу на баррикады, и отсюда его увезли в тюрьму. А вернулся — мы перебрались в Плоешти.

Пожилая худощавая женщина торопливо встала с низкой скамейки, сбитой из грубых досок. Двое малышей не выпускали из рук складки ее изношенной юбки. Смутившись, женщина что-то быстро говорила нежданным гостям.

Пока Жаров осматривал комнату, Ион стоял у порога, растерянный от нахлынувших воспоминаний. За этим столом он каждый день видел, как по утрам мать осторожно разрезала ниткой горячую мамалыгу. Ночью сюда дорвались жандармы и, свалив отца, скрутили ему руки, увели с собой. Убитая горем, мать долго лежала у порога. Вон на той низкой скамейке они всю ночь просидели с Кымпяну, толкуя о жизни, о борьбе. Где он сейчас, Кымпяну, его друг и учитель?

Бануш снова поглядел на женщину, и она показалась ему чем-то похожей на мать. Ее муж, рабочий-слесарь, митингует на Королевской площади. Все их надежды на мир.

— Наша семья жила не лучше, — сказал Бануш уже на улице.

Машина снова закружила по городу, огибая его по кольцевым улицам с юга. И здесь рабочая окраина лежала в руинах. Яма Флоряску. По-русски значит — гроб в цветах. Действительно, гроб — только без цветов.

— Американская работа! — негодовал Бануш.

Андрей не отрывал глаз, от чудовищных разрушений жилищ рабочих. Пепел и камни! К чему эти бессмысленные удары американских бомбардировщиков? А может, это попытка уничтожить центры революционного брожения?

К полудню офицеры очутились у въезда на Королевскую площадь с фешенебельным дворцом Гогенцоллернов. Ее заполонили многотысячные толпы людей. В гуле человеческих голосов, могучими волнами бившихся в наглухо закрытые ставни государственных зданий, ощущалась грозная сила.

На одном из зданий они увидели огромную надпись: «Долой предателя Антонеску, продавшего страну гитлеровцам!»

— Толковая надпись, — заметил Бануш. — Она хорошо выражает настроение людей труда.

Невдалеке проходил митинг. На импровизированной трибуне крикливо распинался тучный человек в шляпе и узких полосатых панталонах. Ему жиденько аплодировали лишь немногие из собравшихся.

Затем на трибуну поднялся человек с широко распахнутым воротом. Выбравшись из машины, офицеры протиснулись ближе и теперь почти отчетливо слышали его речь. Копируя полосатого толстяка, он повторял его жесты, движения, слова, и люди покатывались со смеху, шумели возбужденно и одобрительно. Продолжая речь, он призывал строить новую, народную Румынию. Фразы его были просты, жесты властны. Он требовал убрать с пути страны буржуазные партии, скомпрометировавшиеся перед народом.

Площадь гудела от аплодисментов и криков. Едва стихли рукоплескания, как появился новый оратор.

— Голос рабочего — голос народа! — разнеслось над площадью. — Народ не хочет ни гнета, ни грабежей. Он желает мирно трудиться и радуется помощи своих друзей.

И площадь снова гремела от оваций.

— Тра-яс-ка Мо-сква! Тра-яс-ка Мо-сква! — скандировали тысячи людей.

Отстав от Жарова, Бануш так и застыл на месте. Неужели он? До трибуны еще далеко, и черты лица оратора трудно рассмотреть. Но голос, голос!

Жаров был у самой трибуны. Серьга Валимовский фразу за фразой переводил ему слова оратора, и сердце Андрея полнилось теплым чувством к этим собравшимся на митинг людям.

— Буна дзива! Здравствуйте! — весело приветствовал его человек с большими серыми глазами, в котором Андрей сразу узнал рабочего с трибуны. — Меня зовут Станчиу Кымпяну, я член бухарестской организации коммунистической партии.