Свет всему свету - Страница 45

К оглавлению

45

Что такое? Буря аплодисментов, буря оваций. Затем песня. Их гимн, «Интернационал». Боевая мелодия грозно звучит на площади, гремит все сильней, перекатывается из края в край.

«Интернационал» у его окон, и он бессилен остановить эту музыку революции. Бессилен!

И все против короля, против своего режеле Михая. Сурова, очень сурова судьба. Эти валахи в промасленных скуртейках и синих комбинезонах требуют перемен. Не сегодня-завтра они потребуют и свержения монархии. А не он ли старался жить с ними в мире и согласии? И надевал, как они, ицарь и белую рубаху, носил широченный трансильванский пояс и черную барашковую качулу. Принимал их во дворце, жал им руки, угощал вином. Наконец, не он ли избавил их от Антонеску и спас страну от страшной беды? Почему же теперь он никому не нужен? Он с отчаянием схватился за голову, потом сжал руки и хрустнул пальцами. Что же все-таки будет? Не мириться же ему с тем, что происходит. Нет, он. не уступит!

Неслышно вошел Орляну. Лысый, сморщенный, с хитрым блеском в глазах. Что он затеял? Михай знал, как изворотлив его старый царедворец. Неистощим на интриги, на дипломатические трюки. Мог вывернуться в самых щекотливых обстоятельствах. Умел вести дело с послами западных держав в интересах трона. Был душой самых рискованных авантюр против демократических сил и вел дело так, чтобы в случае провала вина не пала на двор, не задела чести короля.

— Ваше величество, — доложил маршал, — его превосходительство Маниу.

— Проси, очень кстати.

Король принял министра в военном кабинете в присутствии Орляну. Долго молчали. Маниу — не смея начать, король — не желая торопливостью обнаружить свое бессилие. Михай пристально глядел на вошедшего. Правая печать именует Маниу святым апостолом. Нет, старый греховодник скорее похож на степного коршуна. У него темные запавшие глаза, черные запекшиеся губы и, знал Михай, черная вероломная душа. Что он скажет сейчас?

— Видели, митингуют? — наконец спросил король, чтобы покончить с затянувшимся молчанием.

— Нестерпимо глядеть, ваше величество.

— Стихия!..

— И притом опасная. Ее нужно нейтрализовать, разоружить, обессилить. Иначе все кончится худо.

— Что вы предлагаете?

— Чтобы предлагать, ваше величество, нужно обладать властью, — уклонился Маниу.

— Всему свое время...

Маниу низко поклонился и тихим голосом стал излагать свой план. Нужна военная организация. Опора трону и правым силам. Нужна боевая пропаганда. Открытая и тайная война против коммунистов. Расколоть демократический фронт. Найти предлог, чтобы запретить компартию. Наводнить страну слухами. Ни перед чем не останавливаться. Если борьба — хороши все средства.

Михай поправил орденские ленточки на френче, подумал: «Да ты, голубчик, настоящий шмекер», — и сказал:

— Вы будете моим премьер-министром...

Довольно подробно обсудили план действий. Затем король встал и отпустил Маниу. Долго-долго стоял задумавшись, словно сомневаясь, можно ли положиться на старого интригана. Говорят, про Маниу сложили анекдот, будто он всего боится. Увидит пьяного — переходит на другую сторону. Увидит полицейского — тоже в сторону. Что ни случится, он переходит на другую сторону.

Не смея нарушить молчания, Орляну уставился на своего повелителя. Лицо Михая ему определенно не нравилось. Пухлое, одутловатое, с потухшими глазами. Слишком простовато для повелителя страны. Люди любят у своих властелинов суровость, непостижимость, недосягаемость. Высокого в обличий простоты никто не поймет и никто не примет.

— Идем к королеве! — прервал Михай его раздумья.

Они застали ее у окна, выходящего на митингующую площадь. Михай сразу заметил, мать посинела от злости. Руки ее дрожат как в лихорадке. «Хуже папатачи», — глядя на нее, подумал сын.

С болью в душе поглядел в окно. Как ни дико, но именно они, эти митингующие сейчас люди, знают, что такое долг, что делать и чего не делать.

Михай передал королеве свой разговор с Маниу, и она даже улыбнулась, с гордостью поглядела на сына. Только не бездействие! Она твердо сказала:

— Надо не уступать, а наступать! Воля короля должна быть непреклонной.

И ее сын думал так же. Был уверен, все испробует и всем рискнет. И не знал еще, не ведал, что все потеряет. Не знал, что придет день — и он подпишет отречение. Подпишет с горечью, с отчаянием и все же с неосознанным мужеством. Затем покинет эту чужую ему страну, чужой ему народ, которого он не понял, не смог оценить. Покинет в черном поезде, обессиленный и развенчанный, лишенный власти и почета, и люди, радуясь его добровольно-вынужденному отречению, будут смеяться ему вслед, а к последнему вагону его поезда рабочие-железнодорожники, которых он расстреливал на Каля Гривицей и томил в тюрьмах, привяжут старую грязную метлу...

глава четырнадцатая
ДОЛИНОЙ ПРАХОВЫ

1

Опустив лобовое стекло, Андрей подставил лицо встречному ветру. Он свеж и густо насыщен медовым ароматом полевых цветов и раскидистых лип, с обеих сторон обступивших автостраду, что гудит и грохочет от сотен машин, на которых мчится полк.

Быстро бегут минуты, и в воздухе неожиданно и резко возникают запахи нефтяных испарений — специфическое дыхание крекинга. Значит, близко Плоешти. Действительно, один-другой поворот — и зеленый коридор выносит машину прямо на улицу нефтяного города. Как и нефтепромысел, он весь еще в клубах пламени и дыма. Покосились трубы перегонного завода. Железными кружевами завились крыши. Почерневшие баки зияют вспоротыми животами. На улицах изможденные люди, полуразутые, полураздетые. Но глаза их искрятся радостью. Их только что вызволили из фашистской каторги, и они спешат к себе домой — на Киевщину, в Запорожье. А улицы города уже огромными метлами подметают солдаты. Андрей пригляделся к ним и расхохотался. Это же пленные немцы. Набезобразили — пусть убирают!

45