Свет всему свету - Страница 98

К оглавлению

— Назвали-то как?

— Виктором! Пусть, говорят, будет победителем на фронте новой жизни.

— Значит, самый юный новосел освобождаемого Пешта.

— Вас к аппарату, — протянул трубку телефонист.

— Товарищ подполковник, — негодовал Думбадзе, — вот звери, а!..

— Да не тяни ты, говори, — торопил Жаров.

— Мальчишку лет четырех из окна третьего этажа на мостовую вытолкали. Я не удержался и прямо из батареи по ним в окна.

— Бей, Никола!..

После двухдневных боев полк Жарова вышел к проспекту Андраши. Прямая стрела магистрали пересекает почти весь Пешт.

— Это лучший проспект столицы, — сказал молодой Ференчик. — Только здесь не живет ни один рабочий.

— Теперь, Йожеф, — ответил Жаров, — ваш Пешт. Рабочие строили этот проспект, им и жить тут.

— А знаете, я еще вылечусь и поработаю на свою власть. Надо — я и воевать пойду за нее.

Поздно вечером Жаров заглянул в подвал разведчиков. Они только что поужинали и шумно беседовали за столом.

— Да у вас гость тут, — рассмотрел Андрей венгра в гражданском.

— Поговорить зашел. Свой человек, инженером на машиностроительном будет, коммунист, — сразу все выложил Голев.

Со стула встал невысокий мадьяр, с чисто выбритым лицом, на котором маленькие, чуть заметные усики. Поклонился он с достоинством.

— Имре Храбец.

Жаров пожал руку, и они разговорились.

— Если бы не вы, Пешт умер бы с голоду, — переводил Орлай слова Имре. — Немцы вывезли все, а что не вывезли, уничтожили.

— У советских людей доброе сердце.

— Нам ли не знать!

— Вы состоите в партийной организации? — сменил Жаров тему.

— Да, у себя на заводе.

— Чем же сейчас занимаются коммунисты?

— Готовим к пуску завод, убеждаем жителей не медлить и восстанавливать все разрушенное. Берем на учет остатки продовольствия и помогаем местным органам наладить снабжение. Ваша армия все трофеи отдает жителям, и они хоть что-нибудь получают.

Говорил он увлеченно. Только на передовой, под самым огнем, население отсиживается в подвалах. А чуть сзади, где потише, оно давно на улице, на заводах, в мастерских. Весь трудовой Пешт, чем может, помогает Красной Армии. Но есть и другие. Вот тут близко в подвале отсиживается банкир Пискер. Не успел уехать. День и ночь об акциях хнычет, ценные бумаги оплакивает. Засел там и промышленник Кислингер. У него макаронная фабрика. Так он и не хочет пускать ее. Видите ли, какие деньги будут, не знает.

— А ну, разыскать! — приказал Жаров Якореву.

— Зато многие, — продолжал инженер, — просто воспрянули духом.

Макаронного фабриканта Максим быстро доставил к Жарову.

— Бела Кислингер, — угодливо кланяясь, снял он шляпу.

— Почему не работает фабрика? — в упор спросил командир полка.

— Война же! — развел тот руками, отступая шаг назад.

— А вы видите, люди голодают? — наступал на него Жаров.

— Да, но...

— Фабрика разбита?

— Да нет, то есть, крыша только... — путаясь, заметался Бела.

— Так вот, приказываю немедленно пустить фабрику! Продукцию сами реализуйте, чтоб жителям поступала. Слышите, чтоб вся поступала. Как сделать, со своими властями согласуйте.

— Пустим... согласуем... — кланялся он, пятясь к двери.

Возвращаясь в штаб, Андрей поднялся на верхний этаж, где размещен наблюдательный пункт. Угрюм и мрачен вечерний Пешт. Огненной дугой стоит над ним пламя пожарищ. Чернеют руины зданий, еще не остывших от взрывов. Хмуро смотрят провалы искалеченных стен и мертвые глазницы окон. Несмолкаемо гудят бомбардировщики, и мощные удары бомб сотрясают землю и воздух. Зябко пушит январская поземка. Всюду беспрестанный треск стрельбы, несмолкаемый гром артиллерийской канонады. Живой вулкан огня и дыма.

Немцы сопротивляются с отчаянием смертников. Подрывают памятники, уничтожают скверы и парки, рушат громады зданий, предавая их огню. Дай им время — они не оставят здесь камня на камне.

3

Агитаторов полка замполит собрал за фасадом высокого здания. Напомнил военные сводки последних дней. Весь Дунай в огне невиданных сражений. Возрождается Венгрия. В Дебрецене венгерское национальное собрание приняло закон, ликвидирующий латифундии, и землю передало крестьянам. Объявило войну фашистской Германии.

Максиму и Павло Березин поручил провести политинформацию и среди жителей квартала. Вблизи передовой дни и ночи мадьяры отсиживаются в бункерах. Агитаторы и отправились к «бункерянам», как шутя называл их Павло. Спустились вниз и вдруг услышали бурные рукоплескания. В подвальном помещении до сотни человек скучились на койках и нарах, стояли в проходах и увлеченно слушали выступавшего с табурета венгра. Агитатором оказался Имре Храбец.

— О чем он? — тихо спросил Максим у Павло.

— О национальном собрании в Дебрецене.

Имре говорил с огоньком, и ему часто аплодировали.

— Венгерское правительство объявило войну Германии! — произнес Имре Храбец, и ему зааплодировали еще громче.

На табурет взобрался пожилой мадьяр.

— Смотри, Павло, Миклош Ференчик! — прошептал Максим.

— Мы рады новым переменам, — говорил меж тем Миклош. — Гитлеровская Германия — злейший враг Венгрии. У нас будет своя, народная армия. Вот сын, — указал он на Йожефа, — мы вместе пойдем добровольцами в такую армию. А коммунистам, — повернулся он к агитатору, — коммунистам прямо скажи: весь работящий люд душою с ними!

В бункере долго аплодировали.

— Товарищи, — сказал Имре, — боритесь с разрухой. Коммунистическая партия призывает вас к работе и бросает клич: Венгрия принадлежит вам, стройте ее собственными руками, укрепляйте, не жалея сил! Коммунисты везде и всюду будут на страже ваших интересов.